Мэгги О`Фаррелл - Рука, что впервые держала мою
Тед вскакивает от резкого, неприятного звука. Откуда он, почему такой громкий? Ах да, дверной звонок, прямо над ухом! Это она! Вернулась! Сам не свой от облегчения, Тед рывком распахивает дверь.
— Боже, как ты меня напугала! Я…
Тед умолкает на полуслове. В дверях стоит мать.
— Сынок, — говорит она, — я просто мимо пробегала. Мы с Джоан — помнишь Джоан, из дома напротив, с кокер-спаниелем? — пили кофе в Саут-Энд-Грин. Там чудное новое кафе — ты там был? — Переступив порог, она прижимается щекой к щеке Теда, хватает его за плечи. — Словом, не могла пройти мимо, не заглянув к тебе и не потискав внука. Итак, — она воздевает руки к потолку, будто актриса на сцене, — я здесь!
— Гм… — Тед, придерживая дверь, проводит рукой по волосам. — Я только что вернулся, — мямлит он. — Я… э-э-э… — Перед тем как закрыть дверь, он выглядывает во двор, смотрит на подъездную дорожку, на тротуар, не пришла ли Элина. — Я не знаю, — начинает он неуверенно, закрыв дверь, — где Элина.
— Вот как. — Мать снимает шелковый шарф, расстегивает жакет. — Вышла на минутку?
— Наверное. — Прислонившись к двери, Тед смотрит на мать. Что-то в ней переменилось, но что? Он смотрит на ее волосы, щеки, нос, шею, на руки, которые вешают на крючок жакет, на ноги в лаковых туфлях. Странное дело, он ее будто не узнает, словно перед ним чужой человек, а не та, с кем он провел большую часть жизни. — Я не… м-м… я не… — Ты на себя не похожа, — вырывается у него. — Ты что-то с собой сделала?
Мать поворачивается к Теду, поправляя юбку:
— Что сделала?
— Не знаю. С волосами. Прическу сменила?
Мать смущенно подносит руку к шапке платиновых волос:
— Нет.
— Новая? — Тед указывает на ее блузку.
— Нет. — Она чуть касается лба — Теду знаком этот нетерпеливый жест. — Когда вернется Элина?
Тед по-прежнему не сводит с нее глаз. В чем же дело? Родинка на шее, подбородок, пальцы в кольцах — все кажется ему незнакомым.
— Малыша она взяла с собой? — спрашивает мать.
— Ага.
— Сынок, можешь ей позвонить и сказать, что я здесь? Я к шести должна быть дома. Отец просил, чтобы…
— Она забыла телефон. — Тед машет рукой в сторону гостиной. — Он там.
Еле слышный вздох досады:
— Ах, какая жалость! Я так хотела…
— Я не знаю, где она, мама.
Мать бросает на него быстрый взгляд — от нее не укрылась дрожь в его голосе.
— То есть как?
— Она ушла. А куда, не знаю.
— С ребенком?
— Да.
— Думаю, на прогулку. Скоро вернется. Попьем чаю в саду и…
— Мама, она даже по лестнице еле поднимается.
Мать хмурится:
— То есть как?
— После всего, что случилось. После родов. Сама понимаешь. Она очень… слаба. Очень больна. Она чуть не умерла, мама, вспомни. И вот прихожу я из магазина, а ее нет, и я не знаю, где она и как могла уйти, потому что… — Тед умолкает. — Не знаю, что делать.
Мать заглядывает в гостиную, на кухню.
— Она точно ушла?
Тед начинает злиться.
— Точно.
Мать подходит к раковине, открывает кран, наливает воду в чайник.
— Мама, ты что? — Тед потрясен. — Как можно ставить чай, когда… — Он снова умолкает: из задней двери торчит ключ. Он не на крючке, а в замке.
Тед бросается к двери, впускает в дом запах сада. Он выходит на террасу — в дверях студии тоже торчит ключ, и Тед с радостно бьющимся сердцем бежит по траве к окну студии.
Он заглядывает в окно и не верит глазам. Элина, в профиль, стоит возле раковины. На ней рабочий комбинезон, она смешивает краски или полощет кисть, отсюда не разобрать. Но движения ее быстры и умелы, а на лице вдохновенная сосредоточенность. Как раньше, думает Тед. Как в самом начале, когда он впервые увидел ее, — она приехала в обшарпанном наемном фургоне, одна, готовая тащить наверх, в мансарду, неподъемные ящики и инструменты. Увидев, как хрупкая, миниатюрная девушка согнулась под тяжестью огромного проектора, он вышел из дома и предложил помочь. Она как будто удивилась. «Я и сама справлюсь», — сказала она, и Теда разобрал смех: да уж, справится! Потом, неделю за неделей, он смотрел, как она ходит вверх и вниз по лестнице, спускается на кухню поесть когда придется, исчезает вечерами неизвестно куда. Слышал по ночам ее шаги наверху и пытался представить, чем она занята, радовался своей причастности к ее загадочной жизни. Нередко после бессонных ночей у нее бывало такое лицо — сосредоточенное, счастливое, будто у нее есть какая-то тайна, — и так и тянуло спросить, что у нее за секрет, чем занята она там, наверху.
Тед любил это выражение лица, его так не хватало в последнее время. Именно оно подсказало, к чему все идет, что надо сделать. Со временем он понял: Элина похожа на воздушный шарик — яркий, надутый гелием, он пляшет на ниточке, потягивает ее. Стоит отвлечься хоть на минуту — улетит под облака, и поминай как звали. Тед знал, что Элина где только не жила, колесила по свету, нигде подолгу не задерживаясь. Тайная жизнь в мансарде, вдали от посторонних глаз, с красками, холстами и скипидаром — вот что ей нужно, а больше ничего — ни связей, ни пристанища. И она снова улетит, если ее не удержать, не привязать к себе. Тед так и сделал: уцепился за нее и держался изо всех сил — будто привязал шарик к руке за ниточку и ходит повсюду, а шарик парит над головой. Так он и держался с тех пор за Элину, не отпускал. Он не сразу привык просыпаться иногда среди ночи в пустой постели. Поначалу вскакивал как встрепанный и в испуге носился по дому. А потом узнал, что Элина иногда по ночам уходит тайком поработать, живет своей тайной жизнью. Он всякий раз проверял, светится ли окно студии, и возвращался в постель, один.
А сейчас у нее опять то же лицо! Тед смотрит на Элину в окно студии, готовый от радости захлопать в ладоши. Ничто — ни кошмар больницы, ни его шепот «все обойдется» — не сломило ее. Она становится прежней. У нее снова то же лицо, тот же разворот плеч, так же сомкнуты губы. Элина за работой. Она светится счастьем. Она работает.
Вдруг слева от Теда раздается: «Она здесь, да?» — и Тед, зачарованный зрелищем в окне, не успевает остановить мать — та, распахнув дверь, влетает в студию.
Дальше все происходит очень быстро. Расшатанная дверь студии с треском ударяется о стену. Элина, круто развернувшись, задевает фарфоровое блюдце, и оно разбивается вдребезги. Малыш — он тоже здесь, в студии, — вздрагивает, просыпается и громко пищит.
— Ох, — вскрикивает Элина, прижав к груди руку, всю в голубой краске, — что вы здесь делаете?
Тед бросается внутрь, стараясь перекричать мать, объяснить, в чем дело, но Элина кидается к малышу и наступает босой ногой на разбитое блюдце, и Тед берет малыша на руки, но тот злится, что его разбудили, а Элина, сидя на стуле, вытаскивает из раны осколки и возмущается: «Зачем ты его разбудил, я его только что уложила», а из ноги течет кровь, и в голосе слезы. Она бормочет что-то по-фински — наверное, ругательство, — вытаскивая из ноги осколок.
— Иди работай, — нерешительно говорит Тед сквозь шум, стараясь не смотреть на кровь, — если хочешь. Мы возьмем малыша и…
Элина, ругаясь по-фински, швыряет осколок в ведро.
— Говоришь, иди работай? — кричит она, указывая на орущего младенца. — А кормить его кто будет — ты? Или твоя мать?
Тед укачивает ребенка.
— Мы не виноваты, — оправдывается он. — Мы не знали, где ты. Я вернулся, а тебя нет. Я уже места себе не находил. Я тебя искал везде…
— Везде? — переспрашивает Элина.
— Я думал… думал…
— Что думал? — Они смотрят друг на друга, потом оба опускают глаза. — Дай мне ребенка, — говорит Элина тихо и начинает расстегивать комбинезон.
— Элина, пойдем в дом. Надо заклеить пластырем ногу…
— Дай мне ребенка.
— Пойдем в дом, там покормишь. Пришла моя мама. Пойдем в дом, и…
— Никуда я не пойду! — Элина вновь срывается на крик. — Я остаюсь здесь. Дай мне ребенка!
Тед краем глаза смотрит на мать — та стоит в дверях, качая головой.
— Боже, — говорит она, — как у вас шумно!
Тед видит, как Элину передергивает от звука ее голоса, и чувствует укол совести: Элина не любит посторонних в студии, никого сюда не пускает — ни Теда, ни своего агента. Но мать Теда не интересуют ни наброски, ни натянутые холсты, ни фотографии, ни проектор, ни инструменты на стенах — она смотрит только на ребенка, как всегда, жадным, голодным взглядом.
— Что такое? — мурлычет она малышу. — Что ты, кроха? — Она забирает ребенка у Теда, царапнув крашеными ногтями его ладонь. — Не нравится, что мама с папой ссорятся? Да? Ну иди к бабушке, и все станет хорошо.
Она уносит малыша. Тед и Элина смотрят друг на друга из разных концов студии. Лицо у Элины белое как мел, рот приоткрыт, будто она собирается что-то сказать.
— Я за тебя волновался, — повторяет Тед, возя туфлей по краю половика.
